День клонится к вечеру, а она с верной подругой все взбирается и взбирается по старым ступеням на вершину холма. Идти чертовски трудно, под ногами сплошь дерн – древние камни, похоже, давно провалились, вросли глубже некуда, а может, просто были сто лет назад растащены местными жителями для своих нужд – ведь именно это обычно происходит со всеми ветшающими постройками. Особняк на вершине все никак не становится ближе, хотя они идут уже целую вечность – она сжимает кулаки, и ногти больно врезаются в ладонь: так не похоже на сон, но иначе и быть может.
Покосившиеся колонны, облупившаяся абрикосовая штукатурка и намертво заколоченные окна. Какого черта они там забыли, зачем им входить, да и закрыто наверняка… но дверь неожиданно легко поддается, впуская незваных гостей внутрь: мрак внезапно рассеивается, и их взорам предстает совершенно неожиданное зрелище. Она помнит такие магазины с детства – теперь их современный вариант называют супермаркетами – но этот совсем такой, как в ее воспоминаниях: нелепая чеканка на стенах, неприятно яркий свет, старые зеленые кассовые аппараты где-то слева, а вместо корзинок для покупателей почему-то корзины совсем другого типа – тканные, стеганные, вязанные и даже, кажется, пара тазиков: эмалированных и пластмассовых. Обслуживающего персонала почти нет, но она почему-то понимает, что здесь живут и работают бродяги разного сорта. Подруга уже вошла внутрь – неужели она совсем лишилась рассудка и собирается что-то купить в таком магазине? Но делать нечего – так страшно потеряться в этом жутковатом месте, и она спешит следом.
читать дальшеПолумрак справа рассеивается, и взору предстает он. Простая темно-синяя рубашка, заправленная в столь же простые брюки – такого цвета, какой сравнивают с мокрым асфальтом. Асфальта тут нет: снаружи черная земля, внутри растрескавшийся мрамор, но она этого уже не замечает, не в силах отвести взгляда от темных глаз. Он стоит перед ней – под стать универсаму, словно тоже вынырнул из ее детских воспоминаний - и улыбается, открыто, искренне. Таких улыбок теперь также не бывает, они погасли лет тридцать назад, но на душе становится настолько тепло, что, кажется, еще немного, и она вспыхнет, как спичка. Сгореть не менее страшно, чем потеряться, и приходиться отвернуться, нырнуть за спасительный турникет вслед за подругой. Сразу по спине пробегает холодок.
Потеря находится удивительно быстро - переминается с ноги на ногу у полки с овощами и фруктами: несколько антоновок, немытые морковь и свекла, картошка и пучок вялой петрушки. Она уже открывает рот, чтобы узнать у подруги, что нужно взять, но тут чувствует спиной обжигающий взгляд, от которого в одно мгновение снова бросает в жар. Он вошел в зал вслед за ней, она знает: его тянет точно магнитом. Больше она не в силах сопротивляться: разворачивается, бежит, не разбирая дороги, и падает в его объятья, запускает руки в черные, кудрявые, жесткие, как пакля, волосы, вдыхает его запах, изо всех сил сжимает в ладонях лицо – не отпускать, ни за что не отпускать! Исступленно целует глаза, давным-давно сломанный нос, мягкие губы…И так чертовски хорошо чувствовать, как тебе отвечают взаимностью. Не веря своему счастью, распахивает на груди рубашку, проводит пальцами по еще не седым волосам на груди, снова целует, не разбирая куда, чувствует, как вспыхивает щеки, но совсем этого не стесняется.
«Что ты делаешь? Нам надо идти! Ты совсем с ума сошла?» - подруга торопит, говорит все строже, но это не важно, ведь в ее руках самое настоящее сокровище, и она прижимается к нему все крепче. «Да! Сошла! Сошла! Сошла…» - кричит сначала, затем просто шепчет, все отчетливее понимая, что голос становится громче, а синяя хлопковая рубашка растворяется в ладонях.
- Ты совсем с ума сошла? – хохочет ее муж, присаживаясь на край кровати. – Бормочешь во сне. Ты хоть в курсе, что уже час дня? Вставай, дел полно, и я уже пожарил яичницу.
Она встряхивает растрепанными волосами и бредет в ванную на ватных ногах: нужно срочно умыться холодной водой. Муж всегда ее понимает, он никогда не вздумает ревновать или насмехаться, но все-таки ей кажется ужасно неправильным показать ему свои горящие практически лихорадочным румянцем щеки – ведь он точно знает, отчего они становятся такими у его любимой женщины.